Все, что мы называем словом «мода», за последние лет примерно пять изменилось так, как не менялось за предыдущие лет 25, а на самом деле, и за все 50. Если коротко, то, как сформулировала одна знакомая девушка, «модные победили красивых». Внешне фешен-революция так примерно и выглядит, а внутренний смысл ее состоит в том, что все границы, казавшиеся незыблемыми, размываются и исчезают. Границы, конечно, всю историю были тем, вокруг чего мода себя отстраивала, и что-то делать с этими границами — смещать, двигать, перегруппировывать — это всегда было ее занятием, но за последнее время изменился ее важнейший фундаментальный принцип. Она перестала быть эксклюзивной.

Мода всегда была пространством, которое исключало тех, кто недостаточно молод, недостаточно строен, недостаточно хорош собой и недостаточно богат. Исключающий механизм всегда был тем, на чем мода держалась, что превращало ее в собственно моду, что заставляло к ней стремиться тех, кто оставался за этими границами. И вот пять лет назад все изменилось, когда появились новые дизайнеры, перевернувшие эту схему.

Сначала в Gucci пришел Алессандро Микеле, и на его показах вышли модели в длинных платьях, больших пальто и жакетах, определенно вытащенных из шкафов их миланских бабушек. Все это было, как сказали бы прежде, не по размеру, все болталось, висело, отставало и вообще выглядело, как с чужого плеча, будто бы весь этот гардероб сшит лет 30 назад, а сейчас удачно разукрашен брошками и прочими винтажными же штучками и выпущен на подиум на моделях, гендер которых невозможно было определить сходу, причем как у длинноволосых, так и у короткостриженых — мальчики и девочки шли в одинаковых блузках с бантами и жакетиках-шанель. Но, вместе с тем было понятно, что все это невероятно свежо, невероятно ярко, невероятно круто и невероятно модно. И что все остальное, что показывали тогда вокруг на Миланской неделе моды, резко стало выглядеть скучно и неактуально. Резко стало выглядеть démodé. Так началось новая гуччимания.

     

В это же примерно время на парижской неделе моды появилась новая и никому не известная марка Vetements и выпустила моделей — самой заурядной внешности, выглядящих, как люди на улице, самого разного вида и комплекции — в вещах прямо из лукбуков Мартина Марджелы, как будто бы пошитых в его ателье. И весь этот архивный Марджела стал внезапно выглядеть так круто, как будто бы был придуман вчера, а сегодня мы его для себя открыли. Огромные пиджаки, топорщащиеся рубашки и какие-то растянутые кофты — все это буквально стало испускать сияние неземной притягательности, как будто ничего подобного раньше и не бывало. Демна Гвасалия, возглавлявший этот бренд, окончил антверпенскую Королевскую академию изящных искусств, поработал в Maison Martin Margiela, когда там уже не было Мартина. Его тут же наняли в Balenciaga, и рынок буквально взорвался.

Как получилось, что весь этот шик винтажных миланских лавок, весь этот архивный Марджела сложился в новую моду для людей нового мира? Отчего именно в этот момент все так сработало? Гендерная амбивалентность, когда нет четких границ между «мужским» и «женским», когда нет правил, кто как должен одеваться, когда вообще нет слова «должен», большие объемы, которые ничего не обтягивают и не требуют идеального тела, люди разного возраста, которые стали ходить в этих вещах по подиуму и появляться в них в схемах и рекламе, отказ от конвенциальной красоты и стандартизированной сексуальности — все, что показывали в этой новой/старой моде, все, что сделали своим знаменем новые дизайнеры, конечно, хорошо укладывалось в современную социокультурную идеологию. Но дело не только в ней, и мода никогда не работает как простое отражение социальных процессов.

      

Дело еще и в том, что старый модный идеал, репрессивный по своей сути, вступил в противоречие с новым самосознаием. После десятилетия тотального гламура, беспощадного sexy и бесконечной нарядности все это стало ужасно утомлять, все устали и хотели чего-то нового и совсем другого. Но главное в том, что окончательно сформировался новый гуманистический подход, когда от одежды стали требовать прежде всего защиты, и новая мода стала прибежищем для всех — нестандартных, немолодых и некрасивых. Все эти люди — странные длинноволосые юноши, девочки в очках и нелепых беретах, взрослые седые женщины, потертые жизнью дядьки и старушки в дурацких пуховиках еще десять лет назад были вне всяких фешен-конвенций, были далеко за границами этого мира. И вот мода пришла к ним и сделала их эстетику своей, апробировав все это повседневное и уродливое, сделав эту эстетику безобразного и дешевого новым, желанным и дорогим. Демна Гвасалия выпустил целую коллекцию, посвященную типажам парижского метро, и представляли ее модели, будто бы в этом самом метро и набранные. А Алессандро Микеле одел своих моделей так, будто бы они собрались на квир-карнавал, и вручил им собственные головы, говоря нам, что то, как ты одет, должно быть твоим вторым я, а вовсе никаким не стандартом, а мода — это твое убежище, она защищает и принимает тебя таким, какой ты есть, она больше не требует от тебя изменить свою природу.

Эта новая мода сформировала вокруг себя уже целое пространство и наполнила его разными именами. Она произвела сильнейшие изменения на глобальном люксовом рынке, и все большие старые дома моды дружно кинулись внедрять эти новые правила в свой быт. Она покорила главный на свете люксовый рынок — азиатский, она одела всех в кроссовки Triple S и пуховики-одеяла. Но главное, она принесла нам очень человечный взгляд на то, что значит быть модным. И за эту новую свободу мы все, даже те, кто далек от таких кроссовок и от таких пуховиков и вообще от всего этого ugly chic, должны сказать ей спасибо.